Официально, граница с Россией на погранпереходе «Куйбышево-Мариновка» закрыта, шлагбаум опущен. Впрочем, российские пограничники нас пропускают, изучив командировочные листы и редакционные удостоверения. На таможенном посту досматривают несколько машин, стоит желтый рейсовый автобус, вывозящий беженцев. Женщины и дети, мужчин в салоне нет. Водитель выскакивает к пограничникам с документами и путевыми листами. Вместо привычной водительской папочки или барсетки в руках у него новенький подсумок от АК на два магазина. Перегородка между ними распорота — получилась удобная сумочка, в которую свободно влезает «общая» тетрадь. Первая примета идущей войны.
Впрочем, прямо за нейтралкой, за поворотом, этих примет уже тонны. Останки погранперехода «Мариновка» поражают эпичностью разразившейся здесь битвы. Асфальт усыпан обломками жовто-блакитного сайдинга размером с ладонь. Сам пост искрошили артиллерией, и это не пустая метафора. Украинская армия держала его до последнего, прекрасно понимая, как нужна эта дорога Донецкой республике. ВСУ своей техники не жалели, ополченцы — тем более. Нам объясняют: все, что могло двигаться или сгодиться на запчасти, давным давно эвакуировали в ремонт. Но и того, что осталось, достаточно для ассоциаций с Курской дугой. Хотя в те годы не было, наверно, таких боеприпасов, способных расплавить бронетранспортер, превратить его в рыже-красный обмылок, похожий на потекший кусок шоколада.
Расплавленные грузовики, раскисшие танки и всякая прочая мелкая бронетехника, разделанная на фрагменты. Такое мы уже видели в 2011 году, на трассе Бенгази- Адждабия в Ливии. Только там десятки километров бронетехники были расстреляны, как в тире, с воздуха. А здесь рубились лоб в лоб, неся огромные потери с обеих сторон. Рубились, чтобы пробить дорогу жизни в Россию после того, как все пути через Луганскую область были отрезаны украинскими военными.
Гусениц на дороге нет — вывезли все, пальцы и траки — необходимый и дефицитный расходник. Военная техника перемешана с гражданскими машинами. Автобусы, легковушки. Белая «Газель» с красными крестами, крупно намалеванными на бортах. Все машины в пулевых дырках, стреляли прицельно — охотились на людей, в ужасе бегущих в Россию. И сладковатый трупный запах до сих пор не выветрился — погибшие неделю лежали в машинах, да и не всех собрали. Обочины минированы, а десятки расстрелянных машин с мертвыми водителями съезжали с шоссе на заминированные поля. Нам объяснили, что убитый водитель, как правило, наваливается на руль, выкручивая его вправо.
Слева от дороги, почти на горизонте, монумент Саур-Могилы. Изгрызенную снарядами стелу повело, как Пизанскую башню, угол наклона похож, и скорее всего этот памятник прошлого уже нет смысла восстанавливать. В этой ключевой точке битвы за Донбасс придется ставить новый монумент — и дедам, и внукам.
Не доезжая десятка километров до Снежного, вжимаем головы в плечи — из лесопосадки в сотне метров от шоссе бьет батарея ополченческих «Градов». Клубы дыма от ракетных двигателей, мгновенно занимается пересохшая, почти белая трава на полях. Где-то на пределе видимости, за Саур-Могилой, запущенные ракеты приземляются с дробным костяным перестуком. Минута тишины, и до нас долетают глухие взрывы — детонация от попаданий. Там, куда били «Грады», еще сохранился крохотный котел, в котором погибает 24-я отдельная механизированная бригада ВСУ. Ополченцы из отряда командира с позывным «Поэт» говорят нам, что в котле, по-видимому, уже никого не осталось из боеспособных бойцов. А «Грады» бьют «для профилактики», чтобы не было лишних жертв при зачистке. Скорее всего, именно этим людям придется зачищать последний южный котел.
Оставляют былые позиции украинские части спешно, обрушивая на села все остатки своей мощи. В ход идут все калибры. На огородах села Дмитровка мы находили остатки от ракет систем залпового реактивного огня «Смерчь» и «Ураган». Не гнушались артиллеристы и запрещенными или «странными» боеприпасами. На одном из полей мы находим остатки огромного кассетного боеприпаса с маркировкой XS7. Ополченцы поясняют нам, что начинка в нем была любопытная — колбы с каким-то веществом из двух компонентов. Пена и черная маслянистая жидкость. «Поэт» подзывает бойца:
— Леха, покажи язык!
Леха, не стесняясь, показывает язык в фурункулах!
«Поэт» удовлетворен:
— Видели, а? Это они у него прошли. Это после странных боеприпасов — язык, гортань какими-то нарывами обкладывает, с носом полегче, но тоже… У всех поносы, водой, извиняюсь, ходили. А что это — до сих пор не знаем. Еще любопытная деталь — бомбочки из кассет двое суток рвались, одна за другой. Думали от перепада температур, на жаре… Нет, ночью тоже хлопали. Сейчас вас ребята отвезут, покажут. Тут у местных на огороде не до конца сработала одна кассета. Сфотографируйте маркировку, может, в России разберут. Вообще, как там Россия? Расскажите!
Рассказываем и в разговоре, «Поэт» признается нам:
— Тут много причин у людей воевать. Против фашистов, за ДНР, против бандеровцев. Уже хватает людей, которые за близких мстят. А я за Россию воюю.
На потрепанном ополченческом «уазике» ездим по деревне, беседуем с жителями, точнее — опрашиваем их. Пытаемся из разных источников сложить одну картину применения «странных бомбочек». Наконец, добираемся до окраины деревни, мост ополченцы взрывать не стали. Просто выкопали гигантские бетонные опоры и перегородили ими дорогу, оставив щель для велосипедов и пешеходов.
Все это время мы не вылезали из подвала, — говорит нам 14-летний Богдан. Ведет нас на огород, где валяется корпус странного снаряда. Разъемы на нем советско-российские, эбонит в дюрале, контакты позолочены, какие-то номера, прописанные тушью. Но вот основная маркировка на корпусе — латынью через трафарет. Что это? Никто пока не знает. Темнеет, нам пора уезжать в Донецк, и часть пути придется проделать с выключенными фарами, по дороге, усеянной воронками.
Выбив украинские войска из Степановки и Дмитровки, силы ополчения фактически обеспечили относительно безопасный коридор из Донецка в Россию, по которому сейчас из осажденного города потихоньку выбираются беженцы. В столицу Донбасса мы въехали уже затемно, миновав города, которые последние недели постоянно упоминались в военных сводках из Новороссии: Снежное, Торез, Шахтерск. Наконец, пригород Донецка — Макеевка. Уже работают светофоры, а где-то громыхают взрывы. При этом в центре Донецка беспечно горит иллюминация. Жуткий пустой город с темными окнами, заклееными крестами из бумажного скотча. С постами ополченцев на каждом углу и группами быстрого реагирования, разъезжающими по городу в микроавтобусах. Один тормозит прямо перед нашей машиной. Выскакивают два автоматчика, держа нас на прицеле.
— Медленно достаем документы, не делаем резких движений, — жестко командует один из них.
Просмотрев паспорта и редакционные удостоверения, наконец, опускает ствол, щелкает предохранитель: «Вы извините и поймите, мы тут диверсионные группы отлавливаем, а уже комендантский час. Аккуратнее. Кстати, как там Россия? Что люди говорят?».
По дороге до гостиницы натыкаемся на совсем не типичную для сегодняшнего дня картину. Шестеро молодых людей идут по освещенной гирляндами улице Ленина, потягивая пиво.
Сейчас патруль их приберет, — комментирует наш водитель. — За распитие теперь инженерные работы положены. На окопы пойдут.
А в нашем, почти родном дворе, где мы прожили почти полтора месяца весной, непривычно тихо и пусто. Нет запаркованных машин. Зато вдоль дома прогуливается мамаша с коляской. Вечер тихий и ласковый — не стреляют. Канонада на окраинах началась ближе к четырем утра. Донецк втягивался в очередной день. По законам военного времеи.
